Юлия Клейн: «Ты должна здороваться с каждым. А с обидевшим тебя тем более. И первой»

Бесконечно много написано о силе характера русских женщин. Нежные, хрупкие и при этом стойкие, целеустремленные, талантливые… Не прогибаясь под жерновами истории, они влияли и продолжают влиять на жизни других людей. Одна из таких женщин — выдающаяся брянская пианистка и преподаватель Детской школы искусств № 2 имени П.И. Чайковского Юлия Клейн, за плечами которой остались блокада Ленинграда, Ашхабадское землетрясение и десятки детских судеб, сложившихся во многом именно под ее влиянием. В конце февраля Брянск отпраздновал ее 100-летний юбилей. В честь этой даты своими воспоминаниями о пианистке-педагоге с корреспондентом NashBryansk.Ru поделились ее дочь Елена Невструева и ученица Татьяна Подлесная.

Воспоминания Елены Невструевой

Слепой странник

Мама родилась в 1916 году в семье, в которой было трое детей. Работал только ее отец — мастер высшего класса. Он трудился на Путиловском заводе, потом — на «Светлане». А бабушка была белошвейкой. Дед, Аркадий Михайлович Клейн (изначально Кляйн), — из поволжских немцев. Его предки приехали в Россию еще при Петре I. Многие Кляйны были архитекторами, строили в Москве. Этот пласт таланта, видимо, никуда не делся, передался с генами и в полной мере проявился у мамы в музыке.

А началось все очень интересно. Ее мать, моя бабушка, была глубоко верующим человеком. И в семье часто появлялись странники. Однажды к ним пришел слепой. Он взял маму, которой было тогда пять лет, за руку и подвел к инструменту (фортепиано — примечание редакции), показал место, которое она займет в жизни. А Марию Аркадьевну, мою тетю, подвел к швейной машинке. Для нее швейное дело не оказалось в итоге профессией — она потом стала техником. Но при этом Мария Аркадьевна была совершенной закройщицей и швеей: шила все от пальто до нижнего белья. А маму в шесть лет отдали учиться музыке. Сначала она пошла в музыкальную школу, потом в 1937-м закончила музыкальный техникум с отличием и в том же году поступила в консерваторию. Но обучение прервала война.

Пропал без вести…

Маме было всего 25, когда на передовую забрали ее первого мужа Бабинцева Виктора Павловича — тоже музыканта и талантливейшего человека. Он закончил на тот момент консерваторию и попал в первое же ополчение, которое пошло на защиту Ленинграда.

После этого мама взяла маленького Сашу — моего брата — и поехала на передовую. Короткая встреча, а потом последняя открытка от мужа. И все. Исчез. Похоронка не пришла, вместо нее — извещение о том, что пропал без вести. Они все там пропали без вести. И когда мы пытаемся узнать хотя бы что-нибудь о первом эшелоне защитников Ленинграда, натыкаемся на полную неизвестность…

Эти люди ушли на фронт в собственных пальто. Их же никто не одевал, не обувал. Шел ноябрь-месяц. От них не осталось ничего. Так вот в 25 лет мама осталась с маленьким ребенком на руках. И тут блокада. Мама могла эвакуироваться с консерваторией, но тогда без помощи остались бы в Ленинграде ее старые родители.

Блокадный Ленинград

Блокада началась в ноябре 1941 года, когда уже совсем догорели пострадавшие от бомбежек продуктовые склады. И вот с этого момента на попечении матери оказались три иждивенца — бабушка, дедушка и мой годовалый брат Саша. Выжить семье удалось, потому что мама, пианистка, пошла работать на завод и получала рабочий паек. На него все и кормились. Небольшим подспорьем был и крохотный огородик. Мать копала землю под обстрелами, чтобы вырастить что-нибудь для родных и для себя.

Им удалось пережить даже потерю карточек на целый месяц. В декабре 41-го их у мамы украли. Это была трагедия. Как семья протянула в этот декабрь до получения новых карточек — отдельная песня. Главное — они спасли маленького Сашу.

С начала блокады, когда продукты еще выдавали, у них за окном осталась висеть курица в авоське, а у бабушки сохранился мешочек белых сухарей — она всегда собирала их, не выбрасывала. И вот Саше каждый день размачивали один сухарик, отрезали скибочку от этой курицы и обязательно варили горячее. Спасти удалось почти всех домочадцев. Не пережил блокаду только дедушка. Он умер в 1942 году от язвы желудка. Ослабленный болезнью организм не перенес голода.

Матери в те страшные годы помогло только то, что у нее на руках был маленький ребенок и старые родители. Надо было выживать любыми путями, и она выживала.

Когда же я спрашивала: «Мама, ну ты же женщина, как вы существовали-то?» Она отвечала: «Лена, мы были не женщины, мы были особи». То есть никого не интересовало, вымылась ты или нет сегодня. Этого вообще в голове не было. В голове было: накормила ли я сегодня чем-то свою семью и поела ли я сама. Все.

Новая жизнь

Весной 43-го года, когда стало совсем нечем кормить Ленинград, всех, кто имел иждивенцев на руках больше одного, отправили в эвакуацию. Мама рассказывала, как они чудом не погибли. Ленинградцев вывозили катерами. И каждый второй катер пропадал, потому что город как бомбили, так и продолжали бомбить. Это была ранняя весна. Катер с мамой тоже зацепило. Он горел. Однако вовремя подоспели военные и спасли выживших. После этого маму с бабушкой и с Сашей отправили в Алтайский край. Там в эвакогоспитале в 44-м году она познакомилась с моим папой Иваном Николаевичем. Он был тяжело ранен. Контузия оказалась такой серьезной, что на фронт он уже не вернулся. Родители поженились, родилась я. После войны папу отправили как замдиректора на стекольный завод в Ашхабад: по специальности он был специалистом-стекольщиком. Маму пригласили на работу в Туркменскую филармонию. Она была солисткой и концертмейстером.

Ашхабадское землетрясение

А в 1948 году в Ашхабаде случилось это страшное землетрясение. 90% города в считанные минуты сравняло с землей, а его население оказалось погребенным под обломками собственных домов. Ведь была глубокая ночь, и почти все жители спали. Меня и мамы в это время не было в городе. Туркменская филармония очень часто выезжала по Союзу с концертами, в тот раз мать взяла меня с собой. И это спасло нам жизни. Отец за какие-то секунды до первых толчков вышел из дома покурить. И это спасло ему жизнь. А брат именно в эту ночь попросился спать на моей кровати и оказался в итоге в образовавшемся под крупными обломками пространстве абсолютно невредимым, в то время как его кроватку просто раздавило. Наша семья оказалась одной из немногих, где никто не погиб той жуткой ночью. Но при этом мы уехали практически голыми, еще хуже чем после войны. Так закончилась наша жизнь в Ашхабаде. Потом уже была Брянская область — сначала Бытошь, потом и сам Брянск.

Директорский дом

Мама вообще была человеком, которому дано было очень многое. Музыка — далеко не единственная ее страсть. Бабушка не учила дочь ни шить, ни вязать, мама научилась всему этому сама. Какие она вышивала скатерти, салфетки, картины! У нас ковров не было. Было мамино рукоделие. Когда мы переехали после Ашхабада в Бытошь (Дятьковский район — примечание редактора) — отца перевели на Бытошский стекольный завод — у нас не было ничего своего. Нашим домом стал директорский дом, в котором абсолютно все шло с инвентарными номерами. Вплоть до тарелок. И мама, естественно, как истинный художник по природе создавала вокруг себя уют и гармонию. В ней было все это, потому что музыка развивает не только творческие способности. Я вообще не знаю того, чему она не учит. Здесь, в Бытоши, мама сделала первые шаги к преподаванию музыкального искусства.

Воспоминания Татьяны Подлесной

От аккордеона — до рояля, из Бытоши — в Брянск

Юлия Аркадьевна как специалист и как учитель прошла очень непростой, необычный путь. В первый раз она прикоснулась к преподавательской работе в пору своей жизни в Бытоши — с 48-го по 57-й год. Юлия Аркадьевна работала в местном Доме культуры и вела там практически все творческие кружки. Учила играть на инструментах, которые были под рукой, учила танцам, устраивала невероятные праздники. Она хорошо играла на аккордеоне. Часто взрослые выезжали на озеро на лодках, устраивали музыку на воде. В 54-м Юлию Аркадьевну пригласили работать в Дятьковскую музыкальную школу. Однако надолго задержаться там она не смогла.

В этом году произошла в Бытоши еще одна трагедия, связанная с семьей Юлии Аркадьевны. Случился пожар. И директорский дом, в котором они жили, сгорел. Здание не рухнуло, стены и потолки устояли, но все выгорело изнутри и у семьи ничего не осталось — ни вещей, ни фотографий. Уже в третий раз Юлии Аркадьевне приходилось начинать все с нуля. После этого пожара Ивана Николаевича пригласили работать в Брянск. И вот в 57-м они получили квартиру в районе Чермета и переехали. Тогда Юлия Аркадьевна и пришла работать в нашу школу, которая в то время находилась в старинном здании, уцелевшем после войны. Тогда это был немецкий санпропускник, а в конце 43-го года здание отдали под музыкальную школу имени П.И. Чайковского.

Такой профессионал и замечательный человек стал событием для школы. Это очень редкий случай, когда один преподаватель воспитал столько выдающихся последователей. Пять учеников Юлии Аркадьевны носят звание «Заслуженного работника культуры России». Среди них такие известные на Брянщине педагоги как Лариса Игошина, Наталья Савченко, Ольга Кузнецова. Самая ее последняя ученица — Валентина Игошина — стала звездой мирового уровня. Она концертирует по всему миру, преподает в Парижской консерватории и всегда с благодарностью вспоминает своего первого учителя, любимую Юлию Аркадьевну.

В нашей школе работали и другие талантливые педагоги. Но Юлия Аркадьевна отличалась от всех, прежде всего, каким-то особым внутренним содержанием, подлинной интеллигентностью. Это то, что дает Петербург, Ленинград, то, что дали ей все испытания, через которые она прошла, не озлобившись, не впав в уныние. Юлия Аркадьевна воспринимала все это, как дождь. Вот идешь под дождем, а зонтика нет. Ну, что же делать? Вот вымокла вся до нитки. Придешь, обсохнешь… Что-то пропало? Ничего… Будет новое. Самое главное, чтобы ты сохранился, чтобы сохранилось то, что тебе дал Господь, — твоя душа, которая может любить, верить, которая может кому-то помочь.

Душевная педагогика

Юлия Аркадьевна нам давала не только уроки музыки, а прежде всего, уроки добра. При мне был такой случай. Я уже работала в этой школе вместе с Юлией Аркадьевной. И на педсовете ее очень сильно задела, даже, можно сказать, оскорбила одна преподавательница. Я — тогда еще совсем молодая — думала, что все, Юлия Аркадьевна в сторону этой коллеги больше и не глянет. И тут на следующий день проходит мимо нас этот преподаватель с гордо поднятой головой, и Юлия Аркадьевна с ней первая здоровается. Я говорю: «Как же? Она вчера вас так обидела, а вы с ней здороваетесь». И тут Юлия Аркадьевна сказала мне вещь, которую я на всю жизнь запомнила: «Это ее проблемы. А ты должна здороваться с каждым. А с обидевшим тебя тем более. И первой».

Что же касается конкретно музыки, Юлия Аркадьевна учила не только тому, как играть на рояле, но в большей степени тому, что играть, что чувствовать. Учила через музыку и через труд исполнительский понимать саму себя и свою душу, находить в ней самое лучшее, запрятанное так глубоко, что не каждый может это раскрыть и за всю свою жизнь. Учила потом говорить это во всеуслышание, только не словами, а звуками музыки. Она учила реализовывать лучшее в человеке.

Дело даже не в том, что она хорошо играла, а в том, что она поняла: музыка может звучать по-настоящему только у того, кто играет ее с сердцем. Это знание она передала и нам, своим ученикам. И эту чистоту сердца и помыслов она воспитывала не назиданием, не пожеланиями благими или цитатами кого-либо, а личным примером. А личный пример мог заключаться просто даже в том, как она улыбалась, как реагировала на какие-либо поступки.

О нас она знала все и до конца, до последнего дня своей жизни она поддерживала с нами связь. Юлия Аркадьевна умерла в 2002 году в возрасте 86 лет. Она тяжело болела, но тем не менее болезнь затронула только ее тело. Она всегда была наполнена удивительным светом. В любых — и тяжелых, и счастливых, и затрудненных — обстоятельствах я знала, что могу позвонить и рассказать, что со мной происходит по жизни. Юлия Аркадьевна выслушает, как никто другой, скажет всего два — три слова, но тех самых, необходимых. И самое главное, никогда, ни при каких обстоятельствах никого не осудит. А музыка ведь тоже никого не осуждает.

Видеописьмо Валентины Игошиной о Юлии Клейн