Международный день освобождения узников фашистских концлагерей отмечает в апреле весь мир. Корреспондент интернет-издания «Наш Брянск.Ru» Юлия Ефимова пообщалась с Евгением Кузиным, чье детство и двух сестер — Раю и Катю — забрал фашистский концлагерь «Шталаг — 342», расположенный в белорусском городе Молодечно. «Кормили нас раз в сутки. Давали на каждого литр баланды, сваренной из брюквы. Очень запомнилась очередь в пищеблок, находившийся рядом с нашим бараком. Еще мы получали по небольшому кусочку черного, как земля, хлеба. В нем было много чешуек от овсяных зерен. После такого хлеба с костюльками часто болел живот», — пишет в книге «Хацунская исповедь» Евгений Кузин. Этот литературный труд, которому Евгений Петрович посвятил всю жизнь, стал отправной точкой создания на Брянщине мемориального комплекса Хацунь. Будучи маленьким мальчиком, Евгений Кузин, родившийся в деревне Приютово Карачевского района, запомнил тот день, когда фашисты расстреляли жителей соседней деревни. Приютовцы ждали той же участи, но им был уготован концлагерь. — Евгений Петрович, как это было? Как в концлагерь гнали? — 2 мая 1943 года около 10 утра в нашу деревню Приютово приехали фашисты на мотоциклах. Окружили деревню и начали людей из домов выгонять. Многие подумали, что ждет нас судьба Хацуни, жителей которой расстреляли 25 октября 1941 года. Думали, что пришел и наш черед. Мама наша решила, что хаты жечь будут. Вынесла из дома перины, вещи кое-какие. Помню, как в тот день я сидел за высокими пнями от дубов. У нас в деревне раньше дубы большие такие росли, так их еще при царе сын помещика продал, а пни высокие остались. И вот за этими пнями я прятался. На руках держал двух сестер — еще грудную Раю и 5-летнюю Катю. «Щемит сердце. Но — закрываю глаза, и будто наяву слышу угрожающий рык немецких мотоциклов. Они, как стадо бешеных кабанов, вкатились в Приютово со стороны Верхополья и Царева Займища. На каждом — три фашиста: пулеметчик и два автоматчика. Цвет одежды — зелено-лягушачий…», — пишет в «Хацунской исповеди» Евгений Кузин. Он помнит это до сих пор, только не всегда в хронологическом порядке. Какие-то моменты всплывают в памяти, просятся наружу — об этом и рассказывает. Затем описывает другой момент детства, а в результате — распутывается целый клубок переживаний, горестей, лишений и невзгод. — Согнали нас всех в большой сарай — деревянную ригу. Закрыли там и собирались жечь. Спалить деревню хотели, потому что она считалась партизанской. Мужчины из нашей деревни, в том числе и отец мой, партизанили. Они прятались в Теплом болоте — так в лесу заболоченное место у нас называлось. В то время уже не расстреливали — немцы отступали и жалели патронов, поэтому собирались сжечь. Но полицай деревенский упросил немецкого командира отпустить нас. И немец, видимо, проявил сострадание. Тогда нас пешком погнали за 15 километров. В тот день немцы увели в концлагерь всех жителей деревни Приютово. Как рассказал Евгений Кузин, из его семьи тогда шли мама, старший брат Егор, он сам — семилетний мальчуган — и две сестры — пятилетняя Катя и еще грудная Рая. По дороге фашисты зашли в деревню Мальчуки, где жила бабушка Евгения Кузина. Жителей этой деревни тоже увели в концлагеря. — Когда нас повели из деревни, брат Егор успел прихватить маленькую тележку, в которой вез немного наших вещей. Нам повезло кое-что прихватить с собой. Сопровождающий нас немец взял Катю на руки (она плакала, ей тяжело было идти), а штыком винтовки подталкивал тележку Егора. Помогал. Недалеко от Красных двориков нас остановили и сказали, что будем ждать машин, на которых дальше повезут. Там-то снова могла наша жизнь закончиться. Машины не ехали, и несколько дней мы провели в деревне Побычка. — Вас хотя бы кормили? — Помню, покормили раз или два какой-то баландой. А затем стали нас выстраивать по 10 человек на расстрел. И как раз напротив нас стоял с автоматом тот самый немец, который в дороге помогал. Если бы команду дали, он бы нас расстрелял. Вот так. Немец высокий такой был, рыжий. Но команды такой не дали, потому что показались машины и повезли нас в Навлю. — Почему именно в Навлю? — В Навле тогда располагался накопительный концлагерь. Туда свозили население из разных мест и потом сортировали. Кого-то прямо там расстреливали, молодых отбирали на всякие работы. В Навле мы пробыли около недели. Оттуда всех везли в разные лагеря. Вот и бабушку Груню увезли в другой лагерь, там она и умерла. Я видел, как ее увозили, как она с нами прощалась. — А куда вас повезли? — Меня с мамой, братом и сестрами повезли в концлагерь Молодечно (западная Белоруссия). Ехали мы в поезде, и этот поезд советские самолеты бомбили. «Когда наступил день отправки из этого лагеря, во время помывки в вагоне-бане я обжегся, прислонившись к водяной трубе, и поранил подошву ступни. В нее впилась огромная щепка — на длину всей подошвы. Мама упросила немецкого доктора помочь мне. Он согласился вырезать скабку. Было страшно больно. Двое немцев держали меня, а доктор резал по живому», — «Хацунская исповедь» восстанавливает некоторые моменты, о которых Евгений Петрович не говорил. Воспоминаний много, всего не расскажешь. — Когда нас доставили на место, через город повели пешком. Концлагерь был за городом, и вокруг было ржаное поле. Вы не представляете, как нам этой ржи хотелось покушать. Лагерь был стационарный. Огорожен двумя рядами колючей проволоки. У ворот и по углам стояли вышки с часовыми. На моих глазах произошла такая картина. За колючей проволокой росла ромашка, к забору подошла девочка и сорвала эту ромашку. За это фашист ее расстрелял с вышки. На моих глазах. Разве можно это Германии простить? Я не простил. Потом, уже после войны, у Евгения Кузина даже в школе проблемы были — он отказывался немецкий язык изучать. Долго учительница ему «колы» ставила… evgenii-kuzin2 — Как в концлагере выживали? Вы пишете, что в «Шталаге — 342» постоянно голодали… — В концлагере нас спасал брат Егор. Он вместе с другом ночью уполз из лагеря: днем они побирались по белорусским деревням, а ночью нам приносили то, что смогли выпросить. То картошку, то еще что-нибудь… — Как долго вы пробыли в Молодечно? — Я не очень хорошо помню. В какой-то момент я заболел. Тогда среди детей в бараках начал свирепствовать брюшной тиф. А немцы очень этого тифа боялись. И поместили меня в лазарет. Это было длинное такое помещение, судя по всему, там раньше конюшня была. Вдоль стояли длинные нары, на которых больные и лежали. Поговаривали, что врач, который нас там лечил, был засланным из партизан. Чем он лечил, не помню, но, по крайней мере, он всегда прятал в солому, на которой я лежал, то кусок хлеба, то еще чего. Однажды он сунул мне в изголовье пузырек с кислым молоком, а еще раз кусочек сахара дал. — Получается, вылечили вас в лазарете? — Наступил день, когда меня, не умершего, выкинули из лазарета на улицу. Я лежал на вытоптанном песке и не мог встать — был еще слишком слаб. И я видел, как мама, заметившая меня, побежала ко мне. Она попыталась меня поднять, а рядом стоял полицай. У него в руках была такая плетка из телефонного кабеля с гайками на концах. Он несколько раз стеганул по маме. Она еле до барака добралась. А я так до сумерек и лежал возле лазарета на солнце. Вечером только мама смогла перенести меня в барак. Там и выходила с подругами. «Ей (маме — прим. авт.) приходилось скрывать от немцев, что я не излечился, потому что меня снова бы забрали в лазарет, из которого я уже не вернулся бы», — снова приходит на помощь «Хацунская исповедь». Сложно представить, каким трудом далась Евгению Кузину эта книга. Ему и рассказывать о тех днях тяжело, не то что записывать. Несколько раз Евгений Петрович не мог сдержаться и начинал утирать слезы — так сильны воспоминания 70-летней давности. — Как освобождали из концлагеря, не помню. Мама рассказывала, что сделали это белорусские партизаны. Из Молодечно на лошадях нас отвезли в деревню Телятки. Там несколько семей, в том числе и нашу, приютил поляк, учитель начальных классов. Кажется, Солтас его звали. Там мы и увидели, как наступает Красная Армия. С несколькими ребятами встретили на дороге колонну советских танков. Один остановился, солдат из него вылез и спрашивает: «Откуда вы, ребят?». — «А мы с Брянщины. Из концлагеря». Так даже водитель вылез из танка, чтобы на брянских детей посмотреть. И солдаты дали нам по кусочку хлеба и сахара и на танке прокатили. А мама, помню, слово дала: «Когда придет Красная Армия, я обязательно покрещу своих детей». Так и сделала. Крестили нас в полумраке барака. Помню того батюшку. Как он нам крестики на суровой нитке надевал. А там темно так было и иконы стояли. — Когда же вы в родную деревню вернулись? — Вот как только Красная Армия прошла, так и мы сразу домой засобирались. Долго добирались до Брянщины, ехали на открытых платформах — военных эшелонах, с частыми пересадками. Только в середине сентября до деревни добрались. А там с отцом встретились. Оказалось, что из 65 домов, которые в деревне были, фашисты только пять целыми оставили. И наша хата среди тех нетронутых была. Так мы всех, кого могли, приютили. Не даром и деревня у нас называлась Приютово. — Помните, как встретили 9 мая — День Победы? — Не могу сказать, что мы праздновали День Победы. Вот как с отцом встретились — помню, как хату потом восстанавливали, а праздника на 9 мая у нас вроде как и не было тогда. Все свои воспоминания, как и свидетельства многочисленных участников тех событий многолетней давности, Евгений Кузин собрал в «Хацунской исповеди». В основном, книга повествует об истории 318 жителей Хацуни, расстрелянных в октябре 1941 года, но в ней находит отражение вся война, не фронтовая, а бытовая, повседневная война, которая, также как и линия фронта, уносила тысячи человеческих жизней.