ulitskaya1.jpg Известная российская писательница, автор двенадцати популярных книг, лауреат «Букеровской премии» за роман «Казус Кукоцкого» Людмила Улицкая посетила Брянск в рамках празднования юбилея Алексея Толстого. Творческая встреча с писательницей — едва ли не самое яркое культурное событие последнего времени для Брянска. О себе, своих героях и своем Боге более двух часов рассказывала она брянской публике.

— Откуда вышли Ваши герои: из жизни, фантазии? Приоткройте…

— Это совершенно все по-разному, потому что я стараюсь вообще-то не портретировать, я знаю, как это опасно, как это ответственно, как это может быть больно. Но всегда есть какой-то повод, который дает жизнь. Когда характер правильно построен, выхвачен из жизни, то история возникает как будто сама собой. Есть у меня такой рассказ: «Народ избранный», он о двух нищих. Вот как получился этот рассказ? Я этих двух нищих видела, они были совершенно вне связи друг с другом. Одна — рыжая Катя, «паслась» недалеко от моего дома, а вторая женщина обитала по другую сторону Ленинградского проспекта. Огромная, толстая женщина, явно больная, которая ходила много лет с матерью, потом мать куда-то исчезла, вероятно, умерла, и она стала ходить с каким-то мужчиной, может быть, даже вышла замуж. Столь ясно для меня были представлены эти характеры, что рассказ произошел из того, что я их соединила: познакомила между собой. Жизнь всегда подает какой-то повод, а дальше уже работает фантазия…

А вообще самая правдивая история, которую я написала — это книга о женской лжи, у нас она называется «Сквозная линия», на всех прочих языках — «Женская ложь». Это некоторое количество абсолютно подлинных истории, слегка уведенных от реальности. Там есть история о том, как женщина рассказывает своей подруге, что вот этот, имеющийся у нее ребенок, он пятый. А четыре предыдущих — умерли. И живописует в течение нескольких вечеров о том, как погибли и умерли ее предыдущие четверо детей. Подруга обливается слезами, полна сочувствия и сопереживания, а потом наступает момент, когда выясняется, что она ей все наврала, и оскорбленная слушательница понимает, что просто не сможет ей в глаза смотреть после такого чудовищного обмана. Эта история абсолютно правдива.

В последнем моем романе «Даниэль Штайн, переводчик» много реальных судеб.

— Как рождаются книги такие разные и непохожие: «Казус Кукоцкого» и «Еловый сук»?

— Ну, «Казус Кукоцкого» — это просто кусок моей жизни, когда я была увлечена биологией, генетикой. В книге масса моих переживаний, размышлений по поводу того, что такое есть наука, что такое служение врача. Там есть очень острая тема, связанная с прерыванием беременности. Книжка наделала очень большого шороху в Италии, где она вышла аккурат в тот момент, когда обсуждалась проблема с абортами. Католические страны безумно болезненно относятся к этой проблеме. И книжка не дает ответа на этот самый вопрос: а как вообще-то аборт — хорошо или плохо? Да плохо, конечно, только жизнь так плоха, что иногда оказывается необходима даже столь ужасная, кровавая для женщины мера. В книге описаны 50-е, послевоенные годы, когда погибало большое количество женщин от криминальных абортов. Врач, гуманист, несомненный атеист, но с высочайшим чувством священности материи, как это бывает с настоящими просвещенными людьми, тем не менее, отдает все силы на борьбу за разрешение абортов. Это все реально. Это покойный отец моей подруги, я его лично не знала: он умер до того, как мы с ней познакомились. Очень крупный врач-гинеколог, и многие истории — биографические моменты. Когда я закончила книжку, отдала подруге рукопись, она мне подарила фотографию Павла Алексеевича, звали его так. Это к вопросу о том, до какой степени реальны герои… Хотя за спиной Кукоцкого стоит не один человек. Павел Алексеевич Гузиков — один из прообразов.

— Увидим ли мы в ближайшее время какую-то экранизацию Ваших книг? И как Вы вообще относитесь к экранизациям?

— Вообще — отрицательно, я считаю, что наиболее удачно, из того, что было экранизировано, — это «Казус Кукоцкого» работы Юрия Грымова. Это полное отсутствие халтуры, такого качества сериалов у нас, по-моему, не бывало, там играют замечательные актеры, он очень тщательно относится к работе. Он рассказывал мне, что накануне первого дня съемок вдруг в ужасе понял, что снимает сцену в госпитале во время войны, и что у него все халаты — белые. А откуда белые могут быть в сорок втором году? Они всю ночь желтили, автоклавировали и красили белые халаты и белье, которое в кадре появляется. Потому что во время войны белого не было: все было застиранное, рваное, старое. И вот то, что он использовал вещи времени, эта тщательность вызывает у меня безумное уважение. Он пошел на большие труды и сделал хорошую картину, хотя не со всем я согласна, не все вещи для меня приемлемы. Но режиссер имеет полное право снимать свое кино по моему роману. Сейчас сделали очень неудачную, с моей точки зрения, экранизацию «Веселых похорон» с Александром Абдуловым в главной роли, который, мне кажется, абсолютно не подходит типологически для роли Алика. Но, тем не менее, это фильм снят. Пока я получила три предложения на «Доктора Штайна», и все отвергла. Соглашусь на это, если будет какой-то суперпроект, в котором я буду уверена. Зачем нужно плохое кино, когда я так пыхтела и старалась над книжкой?!

— Как, отчего Вы взялись писать повесть «Медея и ее дети»?

— Я поняла: в том, что я пишу, я проживаю свою жизнь. Первые мои рассказы относились по времени к 50-м, 60-м годам. Потом — к более поздним временам. Это какой-то возврат к прожитой жизни, может быть, стремление пережить то время. Для меня «Медея и ее дети» — в какой-то мере памятник нашему старшему поколению. Поколению бабушек и дедушек, среди которых у меня было много друзей. Поколению, уже практически ушедшему. Это старое поколение очень сильно отличалось от поколения моих родителей. Поколение, которое еще не было уничтожено страхом. Среди них моя бабушка. Что это за поколение? За счет чего оно так выживало? Почему оно сохранялось? Им было присуще чувство собственного достоинства, с которым они и уходили. А в то же время поколение, рожденное уже после революции, было, как правило, пуганым, изломанным и «молчащим», они никогда не рассказывали ничего о прошлом. Там два треугольника: треугольник довоенный и треугольник семидесятых годов. Кроме того, чрезвычайно важен Крым. Сестры моей бабушки жили в Крыму, меня летом туда отправляли. Это место, которое я бы выбрала своей родиной, если бы можно было выбирать место рождения.

— Какой совет Вы можете дать начинающему писателю? Как быть интересным читателю?

— Интересным нужно быть самому себе! Важно, чтобы ты был очень занят тем, что ты пишешь, чтобы это происходило как важное для тебя событие, а не с прицелом на то, как отреагируют читатели, потому что это очень опасное место — быть на поводу у публики. Полагаю, что я себе публику вырастила, потому что моя первая книжка не раскупилась даже наполовину, ровно половину тиража я выкупила. Не было еще читателя. Я продолжала писать, совершенно не рассчитывая на какой-то успех, — начали читать. И вот последняя книга, трудная: ее и писать было трудно, и читать трудно, а тираж перевалил за 200 тысяч экземпляров, что для меня абсолютная фантастика, я никогда этого не предполагала. Если вы горите проблемой, которую вы рассматриваете, если она вас занимает, точно также она будет занимать и читателя. Читатель не такой глупый: обман он чувствует, и вот это заигрывание ужасно. Сейчас существует огромное количество окололитературной продукции и, как правило, редко бывает что-то толковое. Я думаю, что можно привести только один абсолютно удачный пример такой коммерческой литературы. Очень грамотной, очень точно сделанной, очень достойной — это Акунинский проект. Это литература, которая явно сделана на потребу читателя, явно с изучением читательского рынка, просмотром, чего у нас не хватает. Это очень точная, высоко профессиональная серия. Но Акунин у нас один, больше никому это не удавалось.

— А Вы счастливы, когда пишите?

— Ну, наверное, правильнее сказать да, если вкратце. Но вообще — это безумно тяжело. Для меня это очень большое напряжение. Например, «Искренне ваш Шурик» — это книга, которая длилась для меня 17 лет.

— Каких российских писателей вы цените?

— Я считаю, безусловно, величайший писатель — это Людмила Петрушевская. Я далеко не все люблю из того, что она пишет, есть вещи, которые мне не нравятся. Но по писательскому классу, по мастерству, по абсолютно внятной задаче, которую она ставила перед собой в 50-е, 60-е и какие она ставит перед собой сегодня, — она совершенно уникальный человек. Последний ее роман «В садах других возможностей» — это роман абсолютно потрясающий, гениально написанный, безумно трудный, но чрезвычайно важный и очень небанальный. Я читаю и Сорокина, и Пелевина, и других современных авторов. Больше, на самом деле читаю литературу 19 века, постоянно перечитываю русских классиков. Сейчас с величайшим удовольствием перечитываю большую, толстую книжку, называется «Война и мир». Каждый раз чтение этого грандиозного романа связано с большими открытиями: сколько не читаешь, всякий раз совершаешь новые открытия. Абсолютно неисчерпаемая книга.

— Читаете ли Вы Живой журнал? Как Вы относитесь к данному виду литературы, творчества?

— Вы знаете, мало, и то, если кто-нибудь из друзей присылает что-нибудь из ЖЖ, касающееся меня. Один только раз у меня была ситуация, когда я влезла: это касалось ситуации в Эстонии. Это была моя единственная попытка влезть в Живой журнал, И я дико раскаялась: это отнимает массу времени.

— В книге «Даниэль Штайн» есть некая попытка примирить всех со всеми, в том числе и религии. Насколько Вы считаете нужным, возможным это невозможное примирить?

— Я согласна, это абсолютно невозможно сегодня помирить христиан с мусульманами, а иудеев с христианами. Речь идет не о реальности такого перемирия. Они идеологически невозможны. Просто в нашей человеческой жизни совершаются некие чудеса: сама биография Штайна (это реальное лицо) внутренним огромным усилием, каким-то высочайшим движением, на короткое время он этому послужил. И многое ему удалось в то время, в которое он жил, в том маленьком круге, в котором он существовал. Это исключительный пример того, что «если очень хотеть, то можно». Как любой идеал, как любая мечта, о которой мы знаем, что она осуществиться не может, но хорошо бы…

— И все-таки, Вы верующий человек?

— Есть ряд вопросов, которые неприлично задавать. Это вопрос пограничный, особенно тяжело мне было на него отвечать в Израиле, где я представляла книжку «Даниэль Штайн», из которой совершенно очевидны мои христианские установки. Поэтому когда мне этот вопрос задали в Израиле, я говорила: «Это вопрос неприличный, и вы вообще-то сделали неправильно, что его задали, но я не могу на него не ответить. Да, я христианка». Если да — надо говорить «да», люди за это погибали, а мне только нужно языком шлепнуть. Это сложно. Правда, человек, который говорит «да», всегда может сказать: «Но…», «а еще я к этому хочу добавить…».